Крым это состояние души

ПАРФЕНОНСКИЙ МАРШ
М.С. Волошиной

Спасибо, +

Два посвящения М.А.Волошину

С. Шервинский

Где кроток и пустынен моря вал,
Где путника встречает на утесах
Лишь скок козы да страннический посох,
Где слышать хочешь лиру, не кимвал,

Где парус Одиссея проплывал
Врата Чудес у скал многоголосых,
В седой земле, на солнечных откосах
Теперь и я, счастливый, побывал.

В сем крае сдержанных великолепий
Узнал я дом, где нынче торжество:
Зевс, Океан, Геракл или Асклепий
– Брадатое благое божество

Свой светлый праздник празднует, и люди,
Как в оный век, что назван "золотым",
Несут ему на небогатом блюде
Плоды холмов, благословенных им.


Вера Звягинцева
Коктебель

Опять библейские разливы
Холмов. Седины трав опять.
И волн взыскательных призывы
И то, что нечего мне дать,

Помимо слёз в песок солёный
Да перебора слабых струн
У лиры ветхой, засорённой,
Колеблющейся на ветру.

Опять по мастерской вечерней,
Набатом о земной беде
И голосом поэта к черни
Стихам Волошина гудеть.

На ритмы отзываться – морю,
Сердцебиению – на мысль;
Не закрывать простора шторе,
Корысти не теснить умы.

Опять, опять звенеть цикадам,
Песку и жизни утекать,
Певцу “не требуя награды”
Горячий мир свой расточать.

Июль 1928 Коктебель

P.S. "В сем крае сдержанных великолепий" - только за эту строку +100 Шервинскому!

Пушкин АС:

1.
"Вот идет он к синему морю,
Видит, на море черная буря:
Так и вздулись сердитые волны,
Так и ходят, так воем и воют.
Стал он кликать золотую рыбку,
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей старик с поклоном отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!

Что мне делать с проклятою бабой?
Уж не хочет быть она царицей ..."

Эпизод о превращении старухи в римского папу находится в померанской сказке сборника братьев Гримм.
«Муж, - сказала она, - я хочу быть папой, сейчас ступай же туда, сегодня же я должна быть папой». После недолгого спора старик пошел к морю.

На море была сильная буря, и только на середине неба просвечивал клочок лазури. Старик подошел к берегу и сказал:

Мантье, Мантье, Тимпе Те,
Камбала, камбала в море,
Моя жена Изельбиль
Не хочет так, как я хочу.

2.
«Ты, волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты, куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли ... »

Сказка о царе Салтане
Пушкин АС

3.
Белеет парус одинокий, И он белел, белел, белел ...

Doubrovski
Прекрасно!

Представьте себе фразу: «Москва воевала с Древним Римом». Абсолютно невозможно. Или — «Петербург воевал с Древним Римом». Просто смешно. И Петербург, и Москва рядом с Керчью – это просто Колхоз имении 22-го партсъезда. Два недавних, небезошибочных образования, которые, может быть, и исчезнут, а вот Керчь – ровесница Рима, ей 27 веков.

Когда Ромул и Рем кормились молоком волчицы, в это же самое время милетцы, греки из Милета, из Передней Азии, высадились в Керчи и основали мой город. Этот город воевал с Римом и, кстати, говоря, успешно воевал. Было несколько Пунических войн, поэтому мы такие геройские ребята.

Представьте себе, насколько серьезная эта земля, если свежее, последнее строение, которое там находится, это греческая церковь восьмого века. Ну, прикиньте, восьмой век Новой эры, когда христианства на Руси ещё не было, а Керчь к этому времени существовала уже полтора тысячелетия. Вот такой город, наверно, древнейший в этой части Света.

Кроме этого, мы, керчане, воевали с москвичами. Мы оппонировали москвичам на Куликовом поле, когда два татарских князя воевали за престол. Сергий Радонежский, Пересвет, Челубей – все вот эти вот битвы были при деятельном участии керчан, которые воевали тогда против Москвы, потому что мы, Керчь, тогда принадлежали Генуе, и мы как генуэзцы в это время были наняты одним из татарских вождей для того, чтобы воевать против другого татарского вождя, за которого были москвичи. Так что на Куликовом поле вы, москвичи, видели нас через прорези в своих шлемах.

Вот такая Керчь, в которой вдобавок была дизентерия, холера, все ужасно. Но мы гордимся своими бычками, которые клюют чуть ли не на окурок. Очень легко рыбачить: бычок берет почти все. Мы гордимся ужасно своей селедкой. Понимаете, в чем дело, если вы возьмете любую селедку, не керченскую, вы можете размазать ее пальцем, это отвратительная слизь. Но керченская селедка — это как двадцатикилограммовый эспандер, она вся напружиненная, она вся невысказанная желанием быть съеденной, но в то же время прожеванной, потому что она вся упругая – мышцы и сало, мышцы и сало! Невероятная керченская селедка…

А что вы скажете о хамсе? Люди во всем мире едят маленьких рыбешек, называют их анчоусами, называют их по-всякому, например, балтийской килькой – что может быть более омерзительного? Или каспийской килькой — что может быть более унизительного? Но вы посмотрите на керченскую хамсу. Она гордо из Азова проходит в Черное море, и спина у нее, как у буйвола, если вы позволите мне это сравнение. Вы посмотрите бои быков в Испании: вот у каждой керченской хамсички, у нее такая же спина как у toro bravo, как у боевого быка в Испании, вы понимаете? Это спина, в которую можно впиться зубами. Это крошечная, микроскопическая рыбка, но с мясом на спине.

Мы гордимся всем, что у нас есть. У нас есть гора, она называется Митридат, в честь одного из наших царей. В ней 97 метров высоты, прикиньте, 97 метров. Но мы гордимся каждым сантиметром. Мы знаем, что есть горы и повыше, но, простите, на них нет городищ 27-вековой давности, а у нас на Митридате городище 27-вековой давности.

У нас скверный климат, вот что, я хотел пожаловаться на Керчь. У нас ужасный климат. Ведь к нам вдоль Кавказского хребта, по северным его склонам, проникает омерзительный кавказский климат. И мы, конечно, горюем, потому что от Ялты до Фороса климат в Крыму хороший, но Керчь, по несчастью, обделена, и к нам приходят кавказские ветры, кавказский климат. И в этот момент закрывают переправу, потому что наш Керченский пролив не очень-то глубокий, его разбалтывает ужасно.

И мы горюем, потому что эти кавказские ветры ужасные. А где они родятся, мы не знаем. Они родятся, может быть, где-нибудь в Казахстане, где-нибудь в Заволжье, где-то совсем далеко и потом, как через трубу, пролетают через Северный Кавказ, ударяются о горы и стремительно, страшно прилетают в Керчь, раскачивая море. У нас даже зима бывает. У нас есть недели две-три со снегом, верите ли? Он сходит, конечно, но недели три в году можно найти снег.

Еще у нас есть полуостров, отдельный, свой, Керченский. Есть же Крымский полуостров, а есть Керченский полуостров. И вот Керченский полуостров – это место вполне себе таинственное, удивительное и все еще неисследованное, потому что человек, попадающий в Керчь, либо остается в Керчи, либо устремляется в Феодосию и дальше, дальше, дальше… Если бы у меня было время и если бы у меня был хороший эндуро-байк, чтобы проехать весть этот Керченский полуостров, ведь он безводный почти… Верите ли, там собираются какие-то странные секты, собираются вокруг мест силы. Там грязевые вулканы. У нас на Керченском полуострове – грязевые вулканы! Причем не все из них исследованы. То есть, прикиньте, лечебная грязь из земли клокочет, сочатся лечебные воды, пахнущие алхимией, сатанинской какой-то кухней. Керченский полуостров весь пропитан местами силы, невероятными энергиями. Там много диких туристов, но таких, совсем замороченных сектантов, как-то они скрепляют эту силу, в общем, я не знаю как. Вот это Керченский полуостров, который мною до сих пор не исследован еще.

Человек, прибывающий в Керчь, по-настоящему должен сделать две вещи. Во-первых, отведать нашей сельди, керченской сельди. Он должен непременно, если она есть, в сезон, поесть хамсы. Он должен половить бычков или поесть печеночек бычка. Бычка очень много, можно нажарить печеночек прямо целую сковородку.

И вторая вещь – забыть обо всем, понять, что, он в самом древнем месте этой части Света, понять, что он в городе-ровеснике Рима. Дышать этим городом. А потом залезть по горло в воду и постоять в воде. Потому что там у нас так классно, у нас пляжи. Понимаете, в чем дело, люди ютятся на убогих пляжах Ялты, люди оскорбляют себя убогими пляжами Севастополя, люди доходят до низости пляжей Сочи – что может быть ниже? Приезжайте в Керчь, где многие километры песчаных пляжей, природных песчаных пляжей, просто чертовы километры природных песчаных пляжей, понимаете? И вы больше никогда ни ногой ни в Сочи, ни в Ялту, ни в Севастополь, потому что это оскорбляет человеческое достоинство.

Сергей Доренко

К морю вели две дороги. Одна, шоссейная, была проложена перед войной. Она вилась большим полукольцом, проходила мимо распадка, откуда бросалась вниз трудной тропой. Основная дорога поднималась в гору и скрывалась за шлагбаумом, где жили своей подземной жизнью военные объекты. Ответвление этой дороги вело в Феодосию, и здесь можно было прихватить попутку.

Вторая дорога, старая, была много короче, но круче и трудней. Дороги дважды сходились: на распадке и на круглой поляне между Верхним и Нижним Поселком. Отсюда открывался вид, почти непереносимый для глаза. Не так уж высока была эта горка, на которой когда-то устроилась татарская деревушка, но, как будто подчиняясь какой-то китайской головоломке, в этом месте ландшафт отказывался от обязательного следования оптическим законам и раскидывался выпукло, обширно, держась на последней грани перехода плоского в объем и соединяя чудесным образом прямую и обратную перспективу. Плавным круговым движением сюда было вписано все: террасированные горки, засаженные когда-то сплошь виноградниками, а теперь сохранившие их лишь на самых макушках, столовые горы за ними, блеклые, в мелких лишайниках пасущихся отар, а выше и дальше – древнейший горный массив, с кудрявыми лесами у подножия, с проплешинами старых обвалов и голыми причудливыми скальными фигурами и прихотливыми природными сооружениями, жилищами умерших камней на самых вершинах, и невозможно было понять, то ли каменная корка гор плавает в синей чаше моря, охватывающего полгоризонта, то ли огромное кольцо гор, не вместимое глазом, хранит в себе продолговатую каплю Черного моря.
Медея и Самуил попали сюда осенью тридцать первого года. Сидя здесь, на поросшей каперсами и серой полынью поляне, оба они ощутили, что находятся в центре Земли, что плавное движение гор, ритмические вздохи моря, протекание облаков, быстрых, полупрозрачных и более плотных, замедленных, и обширное внятное течение теплого воздуха от гор, направленное вкруговую, – все рождает совершенный покой.

– Пуп земли, – только и сказал тогда пораженный Самуил.

Но Медея знала в здешних краях несколько таких «пупов».

В тот день они решили перебраться сюда, обменяв Медеино феодосийское жилье, оставленные за ней две комнаты Харлампиева дома, на старую татарскую усадьбу на самом краю Поселка, на отшибе…

С этого самого места обычно стартовали семейные морские экспедиции, к которым часто присоединялись живущие в Поселке приятельницы с детьми и местные ребятишки. В эти походы к бухтам собирались заранее, с едой, палками для тентов – словом, со всем туристическим снаряжением. Проводили на берегу редко день, чаще два-три, снимались перед закатом, чтобы засветло пройти по трудной карнизной тропе. Домой приходили поздно, младших детей, уже сонных, несли на плечах. Иногда на распадке удавалось взять попутку, но это была удача.

Медея, как и большинство местных людей, редко ходила к морю. Но, в отличие от теперешних пришлых жителей, послевоенных переселенцев с Украины, с Северного Кавказа, даже из Сибири, которые и плавать-то не умели, Медея родилась на морском берегу и знала здешнее море, как деревенский житель знает свой лес: все повадки воды, ее переменчивость и постоянство, цвет, меняющийся с утра до вечера, с осени до весны, все ветры и течения вместе с их календарными сроками. Но если Медея и собиралась на свидание к морю, она предпочитала ходить одна. На этот раз Георгий уговорил ее пойти вместе со всеми.

Стояли праздничные дни, больничка была закрыта, и отговориться было невозможно. Она повязала досветла вылинявшим когда-то черным платком голову и перекинула через плечо старую татарскую сумку, в которой лежал ее дорожный припас и купальник.
Дом заперли. Ключ положили в условленном много лет тому назад месте – неожиданных гостей ожидали всегда. Нора с Танечкой уже сидели на Пупке, обе в белом с ног до головы, а у Норы из-под очков торчал лист тополя, узкий, маленький, как раз по размеру ее носа. Георгий проверил их обувь.

– Ну, с богом!

Караван тронулся. Артем шел впереди, за ним сияющий Алик с Лизой, дальше пестрой кучей девочки, а замыкали шествие Георгий с Медеей.

Дорога на этом участке шла плавно под горку и после первого крутого спуска выводила к Лисьему каньону. Когда-то здесь бежала речка, но речка давно ушла, как и большинство здешних рек, даже название ее забылось, и только несколько дней в году, во время таяния снегов, она оживала тонким ручейком мутных талых вод. Шли в полумраке по каменистому дну неглубокого каньона. В его стенах, снизу глинистых, поверху каменистых, было множество лисьих нор, целый древний город. Норы эти то пустовали, то снова заселялись мелкими, довольно невзрачными лисичками-корсаками, с бледной шкурой и унылыми мордочками. Георгий все поглядывал по верхам – еще не было случая, чтобы он своим охотничьим взглядом не заприметил здесь какой-нибудь живности.

По Лисьему каньону вышли к бывшему водопаду и свернули на тропу, которая в конце концов, пересекая шоссе, выводила их к распадку. Здесь кончалась более длинная и более легкая часть пути, и перед опасным спуском по карнизной тропе прибрежных скал, на небольшой плоской лужайке, поросшей мелким можжевельником, делали привал. В этом замкнутом пространстве, ограниченном со всех сторон скалами, а с одной стороны – склоном довольно крутой горки, всегда стоял крепкий и особенный запах – смесь можжевелового духа с запахом водорослей, морской соли и рыбы.

Привал всегда делали коротким, чтобы не размориться, не разлениться, а только собрать силы перед последним броском. Георгий, вовсе не ставя перед собой никаких педагогических задач, из года в год давал всем детям своей родни ни с чем не сравнимые уроки жизни на земле. От него перенимали мальчики и девочки язычески точное и тонкое обращение с водой, с огнем, с деревом. Вот и сейчас Артем, не лучший из его учеников, присел, не снимая рюкзака, а Катя поила младших взятой из дому кипяченой водой. Каждому по маленькому стаканчику.

Людмила Улицкая "Медея и ее дети"

Отличная книга. Кто-то перед отъездом смотрит "Дикарей", а я перечитываю "Медею".

Ангелина, и когда ты за это чтиво садиться думаешь?
П.С. привет семье!

Ох, Наташенька, не знаю, сяду ли в этом году!!!

 

за это чтиво

Глубоко дремучая тётенька.

Лис Алис, ну зачем же так? Если Наталья еще не читала "Медею" и у нее это впереди, то ей можно только позавидовать. Хотя Улицкая нравится не всем.