Дмитрий Быков
"Новая газета"
ДАМА С ВЕЖЛИВОЙ СОБАЧКОЙ
Какие рассказы наполнят сборник «Крым, я люблю тебя», про что там может быть вообще?
Татьяна Толстая рассказала в Сети о поступившем ей сенсационном предложении — 30.000 рублей за крымский рассказ для тематического сборника «Крым, я люблю тебя!», выпускаемого петербургским издательством «Питер». ..............
Какие рассказы наполнят сборник «Крым, я люблю тебя», про что там может быть вообще? В принципе, можно представить лирическую зарисовку в исполнении стандартного младопатриота (юного реалиста из тех, кто сегодня не без успеха обновляет прохановскую эстетику): «В 1982 году мама впервые привезла меня в Крым. И все было мое: море, воздушные шарики, белоснежные яхты, компот в столовой и девочка Даша за соседним столиком. Двадцать лет спустя я снова приехал в Крым. И все было не мое: море, гостиница с дорогим и отвратительным сервисом, шашлык на набережной, крепленый портвейн «Массандра» и старше-классница Даша, приехавшая с братками из Кривого Рога. Теперь я приехал снова. И все было мое: море, уютный отель с плевыми ценами, водка на берегу, чебуреки в чебуречной и девушка Даша, в которую я вошел на берегу так же «вежливо», как мы в Крым». Но много ли напишешь таких зарисовок? Каковы будут стандартные сюжеты будущей крымнашистской прозы? ...............
Позволю себе по-бендеровски (не по-бандеровски, а по-остаповски, во вкусе «Золотого теленка») предложить несколько возможных вариантов актуального развития темы «Я люблю тебя, Крым», а то издательство «Питер» почему-то не обращается. Ну, мы люди не гордые.
Вариант первый, в духе альтернативной истории: все помнят, что российско-украинская война, прежде чем стать реальностью, была излюбленной темой фантастических боевиков и даже компьютерных игр. Представим, что «вежливые люди» не вошли в Крым: на Перекопе идут бои, в Ялте с сознанием собственной обреченности развратно кутит офицерство, только уже не белое, а желто-голубое; укрофашисты врываются в дома русскоговорящих (то есть фактически всех) жителей Крыма, хунта насилует женское население в диапазоне от младших классов до пенсии, отнимает млеко, курок и яйки при содействии партизанских отрядов крымских татар, выступающих, разумеется, на неправильной стороне, и вешает патриотов, отказывающихся кричать «Героям слава!». Сцены массовых расправ, в особенности пыток, всегда особенно удаются авторам патриотических фэнтези — подсознанию не прикажешь.
Вариант второй, историко-литературный: Александр Горчаков в марте — опять марте! — 1871 года подписывает протокол о возвращении России права держать на Черном море флот и строить укрепления. Подписывается он в Лондоне, — уж на этом-то настояли коварные англосаксы! — но Горчаков мысленным взором видит славные севастопольские берега, и особенно гурзуфский, столь любезный его однокурснику Пушкину. «Мой дух к Юрзуфу прилетит!» — мечтал поэт, и вот он прилетает, дух-то. Ясно же, что пока Черное море было вынужденно нейтральным, Пушкин брезговал туда прилетать, — а теперь он в виде соловья заливается на любимом кипарисе. «Я вернул тебе Крым, Пушкин!» — вежливо говорит лицеист первого выпуска Горчаков другу-стихотворцу. И в ответ ему раздается бряцание державной лиры Тютчева: «И нам завещанное море опять свободною волной, о кратком позабыв позоре, лобзает берег свой родной».
Вариант третий, синтез двух предыдущих, то есть постмодернистская лирико-фантастическая вариация на тему «Дамы с собачкой»: Гуров и Анна Сергеевна смотрят на море, плещущееся внизу.
— Как странно! — говорит Анна Сергеевна прямо по тексту. — Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет.
— Нет, — глуховато, но решительно говорит Гуров. — Мне кажется, я знаю будущее, Аня. Мне кажется, через сто лет все это — и Ялта, и Ореанда, — вдруг окажется не наше…
— Неужели враги?! — вскрикивает Анна Сергеевна.
— Нет, нет… внутренние… Они сделают так, что вся эта либеральная сволочь растащит Россию. Ты приедешь сюда, а все уж будет чужое. И это море, и эти кипарисы…
— Бог знает, какие ужасы ты говоришь, Дмитрий Дмитрич! — зябко поеживается Анна.
— Да, это будет так. И тогда, мне кажется, я приду за тобой… такой же я, как сейчас, но другой. Более вежливый. Я приду… вот такой же, как сейчас, только в форме, купленной в специальном военном магазине. С ружьем, купленным там же. И скажу: Аня, я твой… и Крым твой… понимаешь?!
— Ах! — воскликнет Анна Сергеевна. — Пойдемте же скорее ко мне!
«И оба пошли быстро», — закончат автор с Чеховым в один голос.
Все три варианта — а больше, я думаю, тут при всем желании ничего не придумаешь, — можно при желании исполнить вполне качественно. Профессионалу нефиг делать. Но на всех трех лежит тот несмываемый, неотменимый налет легкой подлости, который придает литературе особую пикантность, вроде плесени на сыре.
Но этот налет давно лежит на всем, что в России говорится и делается, — так давно, что без него нам уже и море не море, и проза не проза.