Алиса
...Эта печать коктебельского полдневного солнца - на лбу каждого, кто когда-нибудь подставил ему лоб. Солнца такого сильного, что загар от него не смывался никакими московскими зимами и земляничными мылами, и такого доброго, что, невзирая на все свои пятьдесят градусов - от первого дня до последнего дня - десятилетиями позволяло поэту сей двойной символ: высшей свободы от всего и высшего уважения: непокрытую голову. Как в храме. Пишу и вижу: голова Зевеса на могучих плечах, а на дремучих, невероятного завива кудрях, узенький полынный веночек, насущная необходимость, принимаемая дураками за стилизацию, равно как его белый парусиновый балахон, о котором так долго и жарко спорили (особенно дамы), есть ли или нет под ним штаны...
...На какие-то деньги, уж не знаю, какие, во всяком случае, нищенские, именно на гроши, Елена Оттобальдовна покупает в Коктебеле кусок земли, и даже не земли, а взморья. Макс на велосипеде ездит в феодосийскую гимназию, восемнадцать верст туда, восемнадцать обратно. Коктебель - пустыня. На берегу только один дом - волошинский. Сам Коктебель, то есть болгарско-татарская деревня этого наименования, за две версты, на шоссе Елена Оттобальдовна ставит редким проезжающим самовары и по вечерам, от неизбывного одиночества, выходит на пустынный берег и воет...
...Еще одно коктебельское воспоминание. Большой поход, на этот раз многолюдный. По причуде бесед и троп и по закону всякой русской совместности, отбились, разбрелись, и вот мы с Максом, после многочасового восхождения - неизвестно на какой высоте над уровнем моря, но под самым уровнем неба, с которого непосредственно нам на головы льет сильный отвесный дождь, на пороге белой хаты, первой в ряду таких же белых. - Можно войти переждать грозу? - Можно, можно. - Но мы совершенно мокрые. - Можно ошаг посушить. Так как снять нам нечего: Макс в балахоне, а я в шароварах, садимся мокрые в самый огонь и скромно ждем, что вот-вот его загасим. Но старушка в белом чепце подбрасывает еще кизяку. Огонь дымит, мы дымимся. - Как барышня похош на свой папаш! (Старичок.) Макс, авторски-скромно: - Все говорят. - А папаш (старушка) ошень похош на свой дочк. У вас много дочк? Макс уклончиво: - Она у меня старшая. - А папаш и дочк ошень похош на свой царь. Следим за направлением пальца и сквозь дым очага и пар одежд различаем Александра III, голубого и розового, во всю стену. Макс: - Этот царь тоже папаш: нынешнего царя и дедушка будущего. Старичок: - Как вы хорошо сказаль: дэдушк будущий! Дай Бог здорофь и царь, и папаш, и дочк! Старушка, созерцательно: - А дочк ф панталон. Макс: - Так удобнее лазить по горам. Старичок, созерцательно: - А папаш в камизоль. Макс, опережая вопрос о штанах: - А давно вы здесь живете? Старички (в один голос): - Дафно. Сто и двадцать лет. Колонисты времен Екатерины....
...Взлобье горы. Пишу и вижу: справа, ограничивая огромный коктебельский залив, скорее разлив, чем залив, - каменный профиль, уходящий в море. Максин профиль. Так его и звали. Чужие дачники, впрочем, попробовали было приписать этот профиль Пушкину, но ничего не вышло, из-за явного наличия широченной бороды, которой профиль и уходил в море. Кроме того, у Пушкина головка была маленькая, эта же голова явно принадлежала огромному телу, скрытому под всем Черным морем. Голова спящего великана или божества. Вечного купальщика, как залезшего, так и не вылезшего, а вылезшего бы - пустившего бы волну, смывшую бы все побережье. Пусть лучше такой лежит. Так профиль за Максом и остался....
Ежик
Zahar
Iroga
0 Пользователей и 1 Гость просматривают эту тему.
Поделиться темой: