Крым это состояние души

Делюсь случайно найденным.
ЕЛИЗАВЕТА КРИВОШАПКИНА

ВЕСЁЛОЕ ПЛЕМЯ ОБОРМОТОВ
(фрагмент)


...С осени 1913 года, Крым вошел, в мою жизнь, вошел навсегда. Я живу у папиного брата, дяди Рудольфа {Редлих Рудольф Морицович — фотограф, художник-любитель.}, и учусь в седьмом классе частной гимназии в Феодосии. Дом, в котором я живу, покрыт розовой черепицей и стоит над городом и синей бухтой. За ним по некрутому склону поднимается несколько мазанок слободки, а дальше — гора, белая известковая и полынная земля. Пройдешь минут пять по узкой каменной тропинке — и уже начинаются заросли кизила и редкие виноградники за сложенной из камней оградой под теплым небом. Дом окружен любовно выращенным садом. Когда наступала весна, морской ветер качал высокие тополя и шевелил цветы миндаля, персиков и абрикосов. Давным-давно, еще в пору дружбы с Айвазовским, дядя начал строить этот дом и начал его с двух комнат. Теперь их восемь — да еще небольшая оранжерея и большая мастерская, где дядя пишет свои картины, и застекленная веранда...
Одновременно со мной поселились у дяди в двух маленьких комнатах Марина Цветаева с мужем Сергеем и маленькой дочкой Алей. Они принадлежали к тем удивительным людям, с которыми дружили дядя Рудольф и мой двоюродный брат — Владимир Александрович Рогозинский. Особенно Володя был дружен с Волошиным и художниками Богаевским и Кандауровым. Они часто приходили сюда, в маленький дом над феодосийским Карантином: поднимались по крутой и немощеной улице Феодосии или спускались по тропинкам с Феодосийской горы, после долгого пути пешком, прямо из Коктебеля.
Сколько раз мы совершали этот путь! Весной, когда еще зеленела трава, в ложбинах цвели темно-красные дикие пионы. Мы рвали букеты для Пра — матери Максимилиана Александровича, Елены Оттобальдовны. После долгого пути по плоскогорьям и ложбинам вдруг раскрывалась долина Коктебеля. И на всю жизнь в памяти остался залив, замкнутый "зубчатым окоемом гор", с его чистыми, неожиданно яркими красками, ставший "нечаянной радостью" в жизни многих людей. Казалось, каждая покрытая щебнем тропинка в горах, облако, столбом встающее на горизонте, каждый куст, несмолкаемый прибой — все здесь насыщено духовной, почти человеческой жизнью и мыслью. И нас, подростков, давно ждавших, когда же жизнь начнет показывать свои чудеса, она не обманула, показала нам эти места и поставила на нашем пути людей, о которых и сейчас знаешь, что были они - прекрасными...
После первых пасхальных дней 1914 года Володя повез нас на своей машине в Коктебель, к Волошину. Ослепительно белое симферопольское шоссе бежало по степи. Володя указывал на проносившиеся мимо каменные тумбы с двуглавыми орлами, говорил: "Это Екатерининские версты"; указывая на невысокие железные столбы, поддерживающие уходящие вдаль провода, говорил: "Индийский телеграф". В лицо дул сильно и незнакомо пахнущий ветер, и жизнь раздвигалась во времени и в пространстве. Машина свернула в сторону от шоссе и побежала по белой известковой дороге между невысоких холмов, поросших короткой травой. Скоро между двух холмов показался сияющий треугольник — море. Мы приехали в Коктебель.
Машина стоит у шумящего прибоя, перед калиткой простой двухэтажнёй дачи с невысокой башней. У калитки нас, встретила старая женщина, похожая немного на Гёте. Она была странно одета. Кустарный шушун, широкие длинные шаровары и казанские расшитые сафьяновые сапожки. Взгляд острый, седые подстриженные волосы. Повернувшись к дому, она крикнула басом: "Ма-а-кс!" Это была мать Волошина, Елена Оттобальдовна.
Высокий голос ответил: "Иду, мама!"
Очень легко и быстро сбежал по лестнице полный человек с кудрями? перехваченными ремешком. Он был в рыжей блузе, напоминавшей хитон, в чувяках на босу ногу. Смотрел он так же остро и пристально, как мать, только не сурово, а улыбаясь.
Старушка оглядела нас внимательно и строго и сказала: "Славные ребята, надо только их обобормотить",— она слегка картавила.
В доме много небольших побеленных комнат, в окна которых заглядывает то Карадаг, то море, то Сюрю-Кая — голая, светло-серая остроконечная скала, и всюду гуляет свежий морской сквозняк и шуршит прибой. В этих комнатах обитало веселое племя "обормотов": художники, поэты и немного людей других профессий. Все носили мало одежды: босые или в чувяках на босу ногу; женщины, в шароварах и с открытыми головами, эпатировали "нормальных дачников". Был у них и свой гимн, начинавшийся словами:

Стройтесь в роты, обормоты,
В честь правительницы Пра...

Мы скоро удрали на пляж и, лежа на животе, искали в гальке удивительные полудрагоценные камешки, способные сделать человека счастливым,— сердолики, халцедоны, яшму и даже зеленые хризопразы, камни, для которых коктебельцы изобрели фантастическое название "фернампиксы"...

ЮЛИЯ ДРУНИНА

ОКТЯБРЬ В КРЫМУ...

Октябрь в Крыму —
Как юности возврат.
Прозрачен воздух,
Небо густо-сине.
Как будто в мае
Дружный хор цикад,
И только утром
Их пугает иней.

Я осень
Перепутала с весной.
Лишь мне понятно,
Кто тому виной…

Этим летом побывала в музее Грина в Старом Крыму и прошли по одноименной тропе.
Природа-волшебная.
АНДРЕЙ ДЕМЕНТЬЕВ

СТАРЫЙ КРЫМ
(Марине)

Мы приехали не вовремя:
Домик Грина на замке.
Раскричались что-то вороны
На зелёном сквозняке.

Домик Грина в тишине.
Я смотрю поверх калитки.
И почудилась в окне
Мне печаль его улыбки.

Нас к нему не допускают.
Нас от Грина сторожат.
И ограда зубы скалит,
Точно сорок лет назад...

Но спасибо добрым людям:
Снят замок, открыта дверь.
Не одни мы Грина любим,
Не одни скорбим теперь.

Мы заходим в домик низкий,
В эту бедность и покой.
Свечи — словно обелиски
Над оборванной строкой.

Всюду даты и цитаты.
Не изменишь ничего.
Все мы горько виноваты
Перед памятью его.

И за то, что прожил мало.
И за то, что бедно жил,
И за то, что парус алый
Не всегда нам виден был.
1974.

ИРИНА ЕРМАКОВА

СУМЕРКИ
лауреат Волошинского конкурса 2015 года

Вот и... выход в небо...
И.Бунин «Венеция», 1913

Не была лет сто я в Коктебеле
Из маршрутки выйдешь — всё на месте
От морского воздуха пьянеешь
Справа профиль, слева мыс, — все так же
Выгибают черепок залива
Легкий блеск дрожит у горизонта
Надо всем кружит штурвалом солнце
Сентября тринадцатого года
И колотится у горла сердце

Но — остановиться-оглядеться

Головой тряхнешь — и все другое
Очертанья, запахи, наречья
И погода, и страна другая
Мир другой. А ты чего хотела?
Я хотела кофе чашку или
Рюмку коньяку. Тепла немного
Золотую радость узнаванья

Барышни в купальниках и пестрых
Густо радостных татуировках
А джигиты в бабочках и белых
Фартуках бегут, а попугаи
Вслед на чистом суржике смеются
И траву прохожим предлагают

Тропка асфальтированной змейкой
Меж лотков-ларьков-столов-палаток
Все гудит-орет-торгует-кличет
Варварская музыка клокочет
Чайка барражирует с сосиской
В клюве перекошенном лиловой
Мир иной
Но горы, бухты, камни

Сумерки сгущаются, спускаясь

Мелкий дождь горит под фонарями
Крики, смех, глухие фотовспышки
Бродят бородатые поэты
Тот рычит, ведя с собой беседу
Тот мутузит и трясет коллегу
Слышно — за украденную строчку
И катается по гальке эхо

На веранде господин нездешний
В белой паре, в довоенной шляпе
Подливающий в бокал столетний
Девочке, по виду итальянке
Драгоценное вино, бормочет

Тот, кто молод,
Знает, что он любит. Мы ж не знаем —
Целый мир мы любим...
Молодость груба, жадна, ревнива,
Молодость не знает счастья — видеть
Слезы на ресницах Дездемоны,
Любящей другого...
Вот и светлый
Выход в небо

Господин, на Бунина похожий
Приподнялся над плетеным креслом
И завис, качаясь, и растаял
В воздухе уже преображенном

Вот он, воздух сольный, дымный, винный
Не татарский и не караимский
И не русский и не украинский
Колыбельный воздух коктебельный
Что разносчик фокусов прозрачных
Шариков светящихся на нитке
Или плоских камешков летящих
По волне упругими скачками
На хорей похожий пятистопный

Так дыши. Сиди себе на пляже
И смотрись в невидимое море
В черную взволнованную воду
Набегающую неизменно
Так же, как сто лет назад и так же
Как через сто лет сидеть тут будешь
В той же красной майке, мокрых кедах

Что нам до того, что нас на свете
Нет давным-давно — да вот, он, воздух
Блеск ночной, невидимые горы
Мерный гул, распахнутая воля
Значит, мы сидим с тобой на гальке
Над осенней мглой, бегущей с моря
Смотрим в воду черную живую
Навсегда обнявшись. Навсегда

ИРИНА ЕРМАКОВА

Слов нет! Настоящий Поэт! Удивительные находки в каждом абзаце. Обязательно украду (запомню наизусть) эту вещь.
Плюсище!

Вот ещё одна её вещь (отсутствие знаков препинания объяснить не могу, но так во всех источниках).

Праздник военно-морского флота

Свет велик и продольно изрезан как Севастополь
дышат с присвистом ракушки бухт и колышут жару
вспух брезент гарнизонный на жовто-блакытном ветру
даст отмашку прихлопнет – и солнце пошло на посадку

Нервно прыскают волны-подлизы по яшмовым глыбам
обегая шпионской медузы чудовищный гриб
в ржаво-розовых злачно-зеленых зазубринах глыб
преломляется луч разжигая вечернюю воду

Известняк остывая желтеет синеет влажнеет
базилик-редкозуб обращается в сумрачный лес
так на жизни другой половине звонит Херсонес
что над городом черным взрывается бес фейерверка

Пристань Графская вскрикнет как будто подстрелено лето
будто пушками Твердь отсекли наконец от земли
где уже самостийно-горящие корабли
изрезают продольную темень до полного света

Рассказ Анастасии Вертинской.
Как-то режиссер Птушко позвонил маме и сказал: Лиля, у тебя две дочки — 15 и 16 лет, а я ищу актрису на роль Ассоль. Может, приведешь какую-нибудь из них на пробы? Мама сказала, нет-нет, никаких проб, Александр не хотел, чтобы они были актрисами. Но Птушко уговорил. И мама повела меня. А я в 15 была очень спортивным подростком, носила треники, играла в баскетбольной команде и была коротко стрижена. Птушко, как только увидел меня, сказал «ой, нет-нет-нет. Нет ли у тебя, Лиля, какой-нибудь другой дочери? Получше?» Мама сказала, есть, но та совсем плохая.

Пока то, да се, гримерша посмотрела на меня и с жалостью сказала: «Давай платьице наденем, ты же девочка. Волосики причешем». На меня надели светлое нежное платье, наклеили реснички, и Птушко был изумлен. Меня утвердили. А поскольку я была не актриса, то решили дать мне учительницу, которая бы репетировала со мной роль. Это была Серафима Германовна Бирман, характерная актриса старого кинематографа. Огромного роста, со специфическим бирмановским голосом. Маленькие глазки-буравчики и седина, стриженая под горшок. И она показывала мне Ассоль. Повязав платок, став похожей на Бабу Ягу, она брала эмалированное ведро и, приложив руку козырьком ко лбу, показывала мне встречу Ассоль с Греем. Огромная Серафима стояла и всматривалась — и меня всю колошматило.
Наконец ее маленькие глазки вспыхивали сумасшедшим светом, она вскидывала руку и громко кричала зычным голосом: «я здесь, Грэ-э-й!». И огромными прыжками бежала навстречу воображаемому Грею, громыхая ведром, срывая платок с головы и тряся седыми волосами.

И я, глядя на нее, понимала, что таких вершин мастерства никогда не достигну. Серафима была критична и неумолима. И лишь когда я уже сыграла Офелию, она позвонила маме и сказала: «Лиля, кажется, я могу вас обрадовать. Кажется, она не полная бэздарь».

25 октября 1887 года родилась Мария Степановна Волошина (урожд. Заболоцкая).

Мария Волошина призналась в том, что ей была отведена роль евангельской Марфы, взявшей на свои плечи хозяйственные хлопоты – в отличие от Марии, заботившейся лишь о духовном. В. П. Купченко, знавший ее более десятка ее последних лет, писал: "Однако после смерти мужа, сохраняя и проповедуя его творческое наследие, она все больше становилась Марией…".

Родилась Мария Степановна в Санкт-Петербурге. Потеряв отца, семья Марии Степановны жила трудно. Мать тяжело болела, брат ушел в беспризорники. Мария Степановна, полагая, что матери одной будет легче прожить, совершила попытку суицида (отравилась ядом). Об этом написали в газетах и несколько обеспеченных семей пожелали взять девочку на воспитание. Немалое участие в судьбе Марии Степановны приняла Елизавета Ярошенко – жена брата известного художника. В юном возрасте Мария Степановна имела возможность познакомиться с В.Ф. Комиссаржевской, А.П. Чеховым, М. Горьким, И.В. Цветаевым.

В 1906 г. в Одессе окончила гимназию с серебряной медалью, в 1908 г. получила свидетельство о звании домашней наставницы после окончания 8-го дополнительного класса женской гимназии М.Н. Стоюновой в Санкт-Петербурге. В 1909 г. поступила на Бестужевские курсы. Получила свидетельство повивальной бабки 1 разряда по окончании двухгодичного курса в Повивальном институте в 1913 г. Бросив мединститут, ушла помощником лекаря на войну в 1914 г. В Феодосии в 1919 г. получила место заведующей амбулаторией в селе Дальние Камыши. В октябре вместе с А. Цветаевой и др. приезжает в Коктебель, первая встреча с Максимилианом Волошиным. В 1922 г. зачислена лекпомом в феодосийский Здравотдел, зарегистрирована в качестве частнопрактикующего квалифицированного медперсонала. Близкое знакомство с Максимилианом Волошиным, ведет с ним переписку, смотрит за больной Е.О. Волошиной, с которой сдружилась. В 1923 г. после смерти Елены Оттобальдовны увольняется со службы и переезжает в Коктебель.

Максимилиан Волошин писал кузине о смерти матери, добавляя: "Все время со мною была при маме Маруся Заболоцкая – и я не знаю, что бы я без нее делал. <…> Теперь она остается со мной и будет жить в Коктебеле". В письме к М.В. Сабашниковой Волошин характеризует Марию Степановну: «Хронологически ей 34 года, духовно 14. Лицом похожа на деревенского мальчишку этого же возраста (но иногда и на пожилую акушерку или салопницу). Не пишет стихов и не имеет талантов. Добра и вспыльчива. Очень хорошая хозяйка, если не считать того, что может все запасы и припасы подарить первому встречному. Способна на улице ввязаться в драку с мальчишками и выступать против разъяренных казаков и солдат единолично. Ей перерубали кости, судили в Народных трибуналах, она тонула, умирала ото всех тифов. Она медичка, но не кончила, т.к. ушла сперва на германскую, потом на гражданскую войну. Глубоко по православному религиозна. Арифметике и грамматике ее учил Н.К. Михайловский (критик). Воспитывалась она в семье Савинковых. Ее любовь для меня величайшее счастье и радость».

Летом Мария Степановна проводит первый сезон «Дома поэта» на правах хозяйки. За год в Доме принято 200 чел., в 1924 г. – 300. В 1925 г. в Доме отдохнуло 350 чел, 1926 – 410, 1927 – до 500, 1928 – 625. 9 марта 1927 г. в Хамовническом ЗАГСе зарегистрирован брак с Максимилианом Волошиным. Летом 1931 г. принимала первых отдыхающих с путевками ССП.

После смерти Максимилиана Волошина в 1932 г. продолжает традиции Дома поэта, принимая в его стенах поэтов, писателей, художников, ученых. Круг друзей Марии Степановны послеволошинского периода велик. Вот некоторые из имен этого круга: Е.А. Бальмонт, С.Н. Дурылин, К.Ф. Богаевский, Н.А. Обухова, М.И. Алигер, Г.Н. Петников, Н.В. Крандиевская-Толстая, В.К. Звягинцева, Г.Р. Капнист, М.А. Спендиарова, А.И. Цветаева и мн. др. В 1934 г. за год Дом посетило 2222 чел. Сохраняя память о Волошине, Мария Степановна, обращалась ко многим его современникам с просьбой написать воспоминания. Вела переписку с Союзом писателей о судьбе Дома, о сохранении мемориальных комнат и организации в них музея.

В ноябре 1941 г. Коктебель заняли немецкие части. Мария Степановна вместе с близким другом А.А. Кораго оставалась в оккупированном Коктебеле, оберегая Дом, библиотеку, картины, архив, практически все ценное спрятав в вырытую возле дома траншею. С 1947 г. начались массовые заезды в дом творчества. В послевоенные годы и вплоть до своей смерти ценой огромных усилий Мария Степановна отстаивала мемориальный дом.

Весной 1974 г. завещала мемориальные комнаты Феодосийской картинной галерее для организации дома-музея М. А. Волошина.
17 декабря 1976 г. Мария Степановна скончалась. Похоронена на горе Кучук-Енишар, рядом с Максимилианом Александровичем. 14 января 1977 г. в г. «Литературная Россия» напечатан некролог, подписанный С. Наровчатовым, Н. Банниковым, В. Катаевым, В. Мануйловым, Э. Миндлиным, М. Шагинян, С. Шервинским и др.: "Мария Степановна была не только хранительницей наследия Волошина, но и чудесным экскурсоводом-просветителем в Коктебеле, поддерживавшим давние литературные традиции этого места. <…> Человек большой судьбы, самобытная личность, стоический редкостный характер, горячий патриот – такова была Мария Степановна". Прощальное слово о Марии Степановне написал Вс. Рождественский: "Умерла Мария Степановна!.. Это так же трудно произнести, как… умер Коктебель давних, максовых времен, умер для многих поколений гостей этого дома, открытого Поэзии, Музыки, Живописи и просто сердечному дружеству юных и старых поколений…" (декабрь 1976).

Мария Степановна оставила свои воспоминания, обладающие исторической и литературной значимостью. Воспоминания "Моя жизнь" (1935), была опубликована в сборнике "О Максе, о Коктебеле, о себе…" в 2003 году. (с)

Сепулька, интересная информация

Малоизвестное.

ИЛЬЯ СЕЛЬВИНСКИЙ

* * *

Уронила девушка перчатку
И сказала мне: «Благодарю».
Затомило жалостно и сладко
Душу обречённую мою.
В переулок девушка свернула,
Может быть, уедет в Петроград.
Как она приветливо взглянула,
В душу заронила этот взгляд.
Море ждет... Но что мне это море?
Что мне бирюзовая вода,
Если бирюзовинку во взоре
Не увижу больше никогда?
Если с этой маленькой секунды
Знаю – наяву или во сне, –
Все норд-осты, сивера и зунды
Заскулят не в море, а во мне?
А она и думать позабыла...
Полная сиянья и тепла,
Девушка перчатку уронила,
Поблагодарила и ушла.

Евпатория, 1920

ВЛАДИМИР НАБОКОВ

x x x


Сторожевые кипарисы
благоуханной веют мглой,
и озарен Ай-Петри лысый
магометанскою луной.
И чья-то тень из-за ограды
упорно смотрит на меня,
и обезумели цикады,
в листве невидимо звеня.
И непонятных, пряных песен
грудь упоительно полна,
и полусумрак так чудесен,
и так загадочна луна!
А там - глаза Шехерезады
в мой звездный и звенящий сад
из-за белеющей ограды,
продолговатые, глядят.

25 ноября 1918